Том 7. Стихотворения, очерки 1925-1926 - Страница 13

К оглавлению

13
В мире социальном
         те же непорядки:
три доллара за̀ день,
         на̀ —
              и отвяжись.
А у Форда сколько?
         Что играться в прятки!
Ну, скажите, Ку́лидж, —
           разве это жизнь?
Много ль
     человеку
         (даже Форду)
               надо?
Форд —
    в мильонах фордов,
             сам же Форд —
                     в аршин.
Мистер Форд,
       для вашего,
            для высохшего зада
разве мало
     двух
       просторнейших машин?
Лишек —
     в М. К. Х.
         Повесим ваш портретик.
Монумент
     и то бы
        вылепили с вас.
Кланялись бы детки,
         вас
           случайно встретив.
Мистер Форд —
        отдайте!
              Даст он…
               Черта с два!
За палаткой
      мир
        лежит угрюм и темен.
Вдруг
   ракетой сон
        звенит в унынье в это:
«Мы смело в бой пойдем
за власть советов…»
Ну, и сон приснит вам
          полночь-негодяйка!
Только сон ли это?
        Слишком громок сон.
Это
  комсомольцы
        Кемпа «Нит гедайге»
песней
    заставляют
         плыть в Москву Гудзон.

20/IX — Нью-Йорк.

[1925]

Домой!


Уходите, мысли, во-свояси.
Обнимись,
     души и моря глубь.
Тот,
  кто постоянно ясен —
тот,
  по-моему,
       просто глуп.
Я в худшей каюте
        из всех кают —
всю ночь надо мною
         ногами куют.
Всю ночь,
     покой потолка возмутив,
несется танец,
      стонет мотив:
«Маркита,
     Маркита,
Маркита моя,
зачем ты,
       Маркита,
не любишь меня…»
А зачем
      любить меня Марките?!
У меня
   и франков даже нет.
А Маркиту
     (толечко моргните!)
за̀ сто франков
       препроводят в кабинет.
Небольшие деньги —
          поживи для шику —
нет,
  интеллигент,
        взбивая грязь вихров,
будешь всучивать ей
         швейную машинку,
по стежкам
     строчащую
          шелка́ стихов.
Пролетарии
     приходят к коммунизму
               низом —
низом шахт,
      серпов
         и вил, —
я ж
      с небес поэзии
        бросаюсь в коммунизм,
потому что
     нет мне
         без него любви.
Все равно —
      сослался сам я
            или послан к маме —
слов ржавеет сталь,
         чернеет баса медь.
Почему
    под иностранными дождями
вымокать мне,
         гнить мне
           и ржаветь?
Вот лежу,
    уехавший за во́ды,
ленью
   еле двигаю
        моей машины части.
Я себя
   советским чувствую
            заводом,
вырабатывающим счастье.
Не хочу,
    чтоб меня, как цветочек с полян,
рвали
   после служебных тя́гот.
Я хочу,
    чтоб в дебатах
          потел Госплан,
мне давая
     задания на́ год.
Я хочу,
    чтоб над мыслью
           времен комиссар
с приказанием нависал.
Я хочу,
    чтоб сверхставками спе́ца
получало
    любовищу сердце.
Я хочу
   чтоб в конце работы
            завком
запирал мои губы
        замком.
Я хочу,
   чтоб к штыку
         приравняли перо.
С чугуном чтоб
       и с выделкой стали
о работе стихов,
       от Политбюро,
чтобы делал
      доклады Сталин.
«Так, мол,
     и так…
        И до самых верхов
прошли
    из рабочих нор мы:
в Союзе
    Республик
         пониманье стихов
выше
   довоенной нормы…»

[1925]

Стихотворения, 1926

Краснодар


Северяне вам наврали
о свирепости февральей:
про метели,
     про заносы,
про мороз розовоносый.
Солнце жжет Краснодар,
словно щек краснота.
Красота!
Вымыл все февраль
         и вымел —
не февраль,
     а прачка,
и гуляет
    мостовыми
разная собачка.
Подпрыгивают фоксы —
показывают фокусы.
Кроме лапок,
      вся, как вакса,
низко пузом стелется,
волочит
    вразвалку
        такса
длинненькое тельце.
Бегут,
   трусят дворняжечки —
мохнатенькие ляжечки.
Лайка
   лает,
     взвивши нос,
на прохожих Ванечек;
пес такой
     уже не пес,
это —
   одуванчик.
Легаши,
    сетера́,
мопсики, этцетера́.
Даже
   если
     пара луж,
в лужах
    сотня солнц юли́тся.
Это ж
   не собачья глушь,
а собачкина столица.

[1926]

Строго воспрещается

13