Том 7. Стихотворения, очерки 1925-1926 - Страница 36


К оглавлению

36
гнилых сельдей
       на неполный рубль.
И снова
    смрад местечковых ям
да крови несмытой красная медь.
И голод
    в ухо орал:
         — Земля!
Земля и труд
      или смерть! —
Ни моря нет,
      ни куста,
          ни селеньица,
худшее из худших мест на Руси —
место,
   куда пришли поселенцы,
палаткой взвив
       паруса парусин.
Эту пустыню
      в усердии рьяном
какая жрала саранча?!
Солончаки сменялись бурьяном,
и снова
    шел солончак.
Кто смерит
     каторгу их труда?!
Геройство — каждый дым,
и каждый кирпич,
        и любая труба,
и всякая капля воды.
А нынче
    течет ручьева́я лазурь;
и пота рабочего
       крупный град
сегодня
    уже
      перелился в лозу́,
и сочной гроздью
        повис виноград.
Люди работы
       выглядят ровно:
взгляни
    на еврея,
        землей полированного.
Здесь
   делом растут
         коммуны слова:
узнай —
    хоть раз из семи,
который
    из этих двух —
           из славян,
который из них —
        семит.
Не нам
    со зверьими сплетнями знаться.
И сердце
    и тощий бумажник свой
откроем
    во имя
       жизни без наций —
грядущей жизни
       без нищих
            и войн!

[1926]

О том, как некоторые втирают очки товарищам, имеющим циковские значки

1

Двое.
   В петлицах краснеют флажки.
К дверям учрежденья направляют
               шажки…
Душой — херувим,
         ангел с лица,
дверь
   перед ними
        открыл швейцар.
Не сняв улыбки с прелестного ротика,
ботики снял
      и пылинки с ботиков.
Дескать:
    — Любой идет пускай:
ни имя не спросим,
         ни пропуска! —
И рот не успели открыть,
           а справа
принес секретарь
        полдюжины справок.
И рта закрыть не успели,
           а слева
несет резолюцию
        какая-то дева…
Очередь?
     Где?
       Какая очередь?
Очередь —
      воробьиного носа короче.
Ни чином своим не гордясь,
             ни окладом —
принял
    обоих
       зав
        без доклада…
Идут обратно —
        весь аппарат,
как брат
    любимому брату, рад…
И даже
    котенок,
        сидящий на папке,
с приветом
      поднял
         передние лапки.
Идут, улыбаясь,
       хвалить не ленятся:
— Рай земной,
       а не учрежденьице! —
Ушли.
   У зава
      восторг на физии:
— Ура!
      Пронесло.
        Не будет ревизии!.. —

2

Назавтра,
     дома оставив флажки,
двое
   опять направляют шажки.
Швейцар
     сквозь щель
          горделиво лается:
— Ишь, шпана.
       А тоже — шляется!.. —
С черного хода
       дверь узка.
Орет какой-то:
       — Предъявь пропуска! —
А очередь!
     Мерь километром.
             Куда!
Раз шесть
     окружила дом,
           как удав.
Секретарь,
     величественней Сухаревой башни,
вдали
   телефонит знакомой барышне…
Вчерашняя дева
        в ответ на вопрос
сидит
   и пудрит
       веснушчатый нос…
У завовской двери
         драконом-гадом
некто шипит:
       — Нельзя без доклада! —
Двое сидят,
      ковыряют в носу…
И только
     уже в четвертом часу
закрыли дверь
       и орут из-за дверок:
— Приходите
       после дождика в четверг! —
У кошки —
      и то тигрячий вид:
когти
   вцарапать в глаза норовит…
В раздумье
     оба
       обратно катятся:
— За день всего —
         и так обюрократиться?! —
А в щель
     гардероб
         вдогонку брошен:
на двух человек
       полторы галоши.

* * *

Нету места сомнениям шатким.
Чтоб не пасся
      бюрократ
           коровой на лужку,
надо
  или бюрократам
          дать по шапке,
или
  каждому гражданину
            дать по флажку!

[1926]

Наш паровоз, стрелой лети


С белым букетом
        из дымных роз
бежит паровоз,
       летит паровоз…
За паровозом —
        толпой вагончик.
Начни считать —
         и брось, не кончив!
Вагоны красные,
        как раки сва̀ренные,
и все гружённые,
        и все товарные…
Приветно машет
        вослед рука:
— Должно, пшеница,
          должно, мука! —
Не сходит радость
         со встречных рож:
— Должно, пшеница,
36