Том 7. Стихотворения, очерки 1925-1926 - Страница 38

К оглавлению

38
      значенью
          и смыслу
подвести итоги пора.
Серых дней
      обыдённые числа,
на десятый
      стройтесь
          парад!
Скоро
   всем
      нам
        счет предъявят:
дни свои
     ерундой не мельча,
кто
  и как
     в обыдённой яви
воплотил
     слова Ильича?
Что в селе?
     Навоз
        и скрипучий воз?
Свод небесный
        коркою вычерствел?
Есть ли там
      уже
        миллионы звезд,
расцветающие в электричестве?
Не купая
     в прошедшем взора,
не питаясь
     зрелищем древним,
кто и нынче
      послал ревизоров
по советским
      Марьям Андревнам?
Нам
  коммуна
      не словом крепка́ и люба́
(сдашь без хлеба,
        как ни крепися!).
У крестьян
      уже
        готовы хлеба́
всем,
   кто переписью переписан?
Дайте крепкий стих
         годочков этак на́ сто,
чтоб не таял стих,
        как дым клубимый,
чтоб стихом таким
         звенеть
            и хвастать
перед временем,
        перед республикой,
             перед любимой.
Пусть гремят
      барабаны поступи
от земли
     к голубому своду.
Занимайте дни эти —
          подступы
к нашему десятому году!
Парад
   из края в край растянем.
Все,
  в любой работе
         и чине,
рабочие и драмщики,
          стихачи и крестьяне,
готовьтесь
      к десятой годовщине!
Всё, что красит
       и радует,
           всё —
и слова,
    и восторг,
         и погоду —
всё
  к десятому припасем,
к наступающему году.

[1926]

Реклама

Что делать?


Если хочешь,
      забыв
         и скуку и лень,
узнать сам,
что делается на земле
и что грохочет по небесам;
если хочешь знать,
         как борются и боролись —
про борьбу людей
        и работу машин,
про езду в Китай
        и на Северный полюс,
почему
   на метр
       переменили аршин, —
чтоб твоя голова
        не стала дурна́,
чтоб мозг
     ерундой не заносило —
подписывайся
       и читай журнал
«Знание — сила».

[1926]

Очерки, вторая половина 1925 и 1926

Мое открытие Америки

Мексика

Два слова. Моя последняя дорога — Москва, Кенигсберг (воздух), Берлин, Париж, Сен-Назер, Жижон, Сантандер, Мыс-ла-Коронь (Испания), Гавана (остров Куба), Вера Круц, Мехико-сити, Ларедо (Мексика), Нью-Йорк, Чикаго, Филадельфия, Детройт, Питсбург, Кливленд (Северо-Американские Соединенные Штаты), Гавр, Париж, Берлин, Рига, Москва.

Мне необходимо ездить. Обращение с живыми вещами почти заменяет мне чтение книг.

Езда хватает сегодняшнего читателя. Вместо выдуманных интересностей о скучных вещах, образов и метафор — вещи, интересные сами по себе.

Я жил чересчур мало, чтобы выписать правильно и подробно частности.

Я жил достаточно мало, чтобы верно дать общее.


18 дней океана. Океан — дело воображения. И на море не видно берегов, и на море волны больше, чем нужны в домашнем обиходе, и на море не знаешь, что под тобой.

Но только воображение, что справа нет земли до полюса и что слева нет земли до полюса, впереди совсем новый, второй свет, а под тобой, быть может, Атлантида, — только это воображение есть Атлантический океан. Спокойный океан скучен. 18 дней мы ползем, как муха по зеркалу. Хорошо поставленное зрелище было только один раз; уже на обратном пути из Нью-Йорка в Гавр. Сплошной ливень вспенил белый океан, белым заштриховал небо, сшил белыми нитками небо и воду. Потом была радуга. Радуга отразилась, замкнулась в океане, — и мы, как циркачи, бросались в радужный обруч. Потом — опять пловучие губки, летучие рыбки, летучие рыбки и опять пловучие губки Сарагоссова моря, а в редкие торжественные случаи — фонтаны китов. И все время надоедающая (даже до тошноты) вода и вода.

Океан надоедает, а без него скушно.

Потом уже долго-долго надо, чтобы гремела вода, чтоб успокаивающе шумела машина, чтоб в такт позванивали медяшки люков.


Пароход «Эспань» 14 000 тонн. Пароход маленький, вроде нашего «ГУМ’а». Три класса, две трубы, одно кино, кафе-столовая, библиотека, концертный зал и газета.

Газета «Атлантик». Впрочем, паршивая. На первой странице великие люди: Балиев да Шаляпин, в тексте описание отелей (материал, очевидно, заготовленный на берегу) да жиденький столбец новостей — сегодняшнее меню и последнее радио, вроде: «В Марокко все спокойно».

Палуба разукрашена разноцветными фонариками, и всю ночь танцует первый класс с капитанами. Всю ночь наяривает джаз:


Маркита,
    Маркита,
        Маркита моя!
Зачем ты,
    Маркита,
        не любишь меня…

Классы — самые настоящие. В первом — купцы, фабриканты шляп и воротничков, тузы искусства и монашенки. Люди странные: турки по национальности, говорят только по-английски, живут всегда в Мексике, — представители французских фирм с парагвайскими и аргентинскими паспортами. Это — сегодняшние колонизаторы, мексиканские штучки. Как раньше за грошовые побрякушки спутники и потомки Колумба обирали индейцев, так сейчас за красный галстук, приобщающий негра к европейской цивилизации, на гаванских плантациях сгибают в три погибели краснокожих. Держатся обособленно. В третий и во второй идут только если за хорошенькими девочками. Второй класс — мелкие коммивояжеры, начинающие искусство и стукающая по ремингтонам интеллигенция. Всегда незаметно от боцманов, бочком втираются в палубы первого класса. Станут и стоят, — дескать, чем же я от вас отличаюсь: воротнички на мне те же, манжеты тоже. Но их отличают и почти вежливо просят уйти к себе. Третий — начинка трюмов. Ищущие работы из Одесс всего света — боксеры, сыщики, негры.

38